Золотая голова - Страница 46

Леса Эрда! Какие душа пожелает. Березняки на западной границе, прекрасные для глаза, но опасные — не только потому, что в березняке труднее скрыться. Знающие люди говорят, что березовый лес пьет душу. Смешанные леса вокруг Эрденона, где мы проезжали с Ренхидом, — такие вырастают на местах пожарищ и старых вырубок. Корабельные сосны северо-восточного побережья. Криволесье к югу от Катрейской топи и черные ели к северу от нее же. И древние дубы с грабами рядом с Валом. Уверена: как бы южане ни гордились своим превосходством, таких лесов у них нет. Наверное, есть другие, даже лучше. Таких — нет.

Сейчас мы находились покамест южнее замка, и кругом еще мелькали ольхи и лиственницы, но ель уже наступала сомкнутым строем, и чем дальше, тем становилось темнее. И так должно продолжаться до самого замка Тальви, правда, там на горе лес не такой мрачный. Мне предстояло найти путь, где мы могли бы пройти с лошадьми, и при этом не завести всех в болото. И все это я могла бы проделать с закрытыми глазами, потому что вовсе не хвасталась тем, что никогда не теряю направления.

Так мы продвигались до темноты — а темнело теперь поздно, — когда я нашла хорошее место для ночлега — неподалеку от ручья.

Предоставив Малхире, который действительно почти отошел от раны, заниматься лошадьми, Тальви с Эгиром разбираться по поводу очередности ночной стражи, я озаботилась ужином. Мы порядком запаслись на постоялом дворе, так что особо утруждаться не приходилось. Когда я собирала хворост для костра, то с радостью узрела, что уже начала поспевать черника. Ее было пока недостаточно, чтобы откушать вволю, но для питья хватало, тем более что туда идут и листья. Поэтому, пока мужчины ели, я поставила кипятить котелок с взваром, добавив туда еще кое-каких травок.

— Это для чего? — полюбопытствовал Малхира.

— Чтобы пить. Кофию перед сном не обещаю (я с удовольствием пронаблюдала, как перекосило Эгира), а это готовится, потому как всем полезно, особенно тебе, раненному в бою…

— Правда?

— Вообще-то этот отвар лечит еще кой-чего, чем никто здесь не страждет, сейчас по крайней мере. Но если он не должен крепить, то может укреплять… Пей, чадо болезное.

Эгир вытирал жирные пальцы куском хлеба. Он явно не был по натуре молчалив, но еще не успел свыкнуться с моим обществом и не знал, как вести себя со мной. Вдобавок сбивало с толку, что Малхира, простой слуга, говорил мне «ты», а такой аристократ, как Альдрик, — «вы». Но в конце концов, Рика здесь не было. Он покосился на Тальви, который отодвинулся в сторону, не проявив интереса к напитку из черники, и, развалившись на земле, смотрел в огонь.

— Послушай, зачем ты стала так жить? — вдруг спросил Эгир.

— Как?

— Ну… так. Не сейчас, а с самого начала. Ты же все умеешь делать, как настоящая женщина. («Я и есть настоящая женщина, балда! «) Разве нельзя было обойтись без этого?

Я швырнула в костер охапку сухого папоротника, и сноп искр домашним фейерверком метнулся в черное небо. Такие вопросы простительно задавать Малхире, а Эгиру в его возрасте пора бы кое-что о жизни понимать.

— У нас в Кинкаре с женщинами, которые рот открыть да голову поднять посмеют, разговор короткий. Буде найдется такая — женщина ли, девушка, девочка, — ее вожжами, вожжами, и до бесчувствия. Раза после третьего обычно охота рот разевать пропадает. И никто тебе не посочувствует — ни священник, потому как тоже мужчина, хоть и в сутане, ни другие бабы: нас били, а ты что, лучше?

— С чувством ты про это… про вожжи! — заметил Малхира.

— А меня, думаешь, не били? Как раз вожжами и били. Лет до десяти. А после того, как кое-кто на тех вожжах на собственных воротах повис, перестали.

Эгир нахмурился. На лице его выражалось мучительное стремление понять, вру я или говорю правду.

— И что? — наконец осведомился он.

— А то, что я сейчас говорю, а вы меня, дети, рот открывши слушаете.

Это было не вполне справедливое высказывание: рот открывши сидел один Малхира, а Тальви — тот даже, кажется, и не слушал. А если слушал, то не подавал виду. Опять он решил побить меня моим оружием, забыл, наверное, что в молчанку меня не пересилить.

Круглая луна перекатилась над зубчатыми вершинами елей. Я вдруг вспомнила пословицу, вычитанную в «Хронике… „ — то есть там было сказано, что это пословица, я никогда ее прежде не слышала. Может, она была карнионская. А может, «иных народов“, как любил выражаться автор.

«Мужчины не поклоняются луне. Женщины не поклоняются очагу». Никаких комментариев не следовало. Когда я читала «Хронику… «, то быстро забыла об этом, поскольку там и без того было полно невнятицы. Но сейчас вспомнила, и утверждение повергло меня в недоумение. Все же должно быть наоборот! Луна — солнце бродяг, воинов, разбойников — мужчин, одним словом. Очаг — опора дома, где царит женщина. Вроде меня. Нет, я — неподходящий пример, я — исключение, случайность, черная овца. И вообще, не важно, что я тут только что лепила. Неизвестно, что бы из меня выросло, если бы мои родители остались в живых. Вполне возможно, что стала бы благонравной, законопослушной, богобоязненной горожанкой, добродетельной женой, матерью счастливых детей…

Стоп. Вот об этом — не надо. Хватит и того, что я пример неподходящий. Во всех отношениях. Нужно было как-то отвлечься, а спать не хотелось. Я подтянула к себе сумку, снятую с седла. Первым делом — разлюбезная моя «кошка» трехлапая, но я уже вычистила ее и проверила веревку. Затем — нечто плоское, завернутое в старый платок. «Хроника утерянных лет». Я подержала ее в руках, бросила косой взгляд на Тальви и сунула манускрипт обратно в сумку. Ага, вот. Рубашка. Надобно сказать, что у меня их было две. Ту, что была на мне в день достопамятного нападения, я, перевязывая Малхиру, несколько замарала его кровью. Поэтому рубашку я переменила, а грязная так и лежала сложенной у меня в сумке. До сегодняшнего вечера мне не предоставлялось случая ее постирать. А сейчас — в самый раз. Нечего откладывать до замка. Кровь отстирывают холодной водой, это тоже знает каждая женщина.