Золотая голова - Страница 62

— Бешенство — это больше по части Скьольдов, не правда ли? А ты ведешь себя как несмышленный младенец, который, загородившись руками, считает, что все неприятности от этого исчезнут. И если я подвергал тебя испытаниям, это не значит, что сам я их не прошел.

Мне вдруг показалось, что он не врет, а искренне верит в свои выдумки. Я попыталась подловить его на несообразностях в повествовании.

— В «Хронике… « сказано, что последние врата между мирами, именуемые Брошенной часовней, именно двести лет назад были уничтожены.

— Верно. Но это были врата нашей стороны. А их, как отмечено в той же «Хронике… «, должно быть двое. Кроме того, возможно, это были последние врата Заклятых земель, но не последние в мире и даже в империи.

— И еще там говорится, что человек во плоти не может пройти между мирами.

— Скорее всего, это просто домыслы автора, сосредоточенного на идее нежелательности врат. Если же он прав и люди пройти сквозь врата не могут, а наши предки сквозь них прошли, — значит, мы не люди.

— Говори за себя! Я — человек!

— Даже меньше, чем я. В тебе половина крови изгнанников, а во мне — только четверть. Я ухватилась за новую несообразность.

— У тебя получается, будто мы — всего лишь третье поколение за двести лет. Так не бывает.

— У людей не бывает. Но наши предки… Они жили дольше. И позже старели. А соответственно, позже входили в зрелость. Судя по твоим выходкам, ты вообще еще не вышла из детства. Хотя из-за разбавленной крови должна взрослеть быстрее, чем они.

Я поняла, что убедить его невозможно. Он внушил себе эти вымыслы похлеще, чем ярмарочный шарлатан внушает клиенту, будто тот исцелился от всех болезней.

— Все равно я тебе не верю. Где все те чудесные свойства, о которых ты толкуешь? Ничего такого я в себе не ощущаю.

— Не ощущала. До недавнего времени. В одном ты права: все помянутые свойства в этом мире проявиться не могут. Поэтому он и выбран местом ссылки. Для того же, чтоб проявились другие, нужен определенный толчок извне. Хочешь, попробуем? — Он протянул руку к ларцу на столе.

— Нет! — Я дернулась, вспомнив недавний припадок. Справившись с собой, стыдясь страхов, действительно детских, я спросила: — Что там?

— Мы подходим к главному. Наши предки передавали по наследству не только, скажем, цвет волос, оттенок кожи и черты лица, как люди. Они передавали и наследовали память. Причем только по материнской линии.

Поэтому они там, у себя, считали, что материнская кровь сильнее… При переходе в этот мир наследственная память как бы погружается в сон, но может пробуждаться при определенных обстоятельствах.

Я вспомнила ночную резню в пустыне, саблю, рубившую сухожилия лошадей, черный мост, и мне самой отчаянно захотелось проснуться.

— А пробуждается она только при соприкосновении с чем-то, принадлежащим ее родному миру. Что бы то ни было. Предмет, рисунок, надпись на родном языке. У меня нет наследственной памяти, поскольку кровь изгнанников я получил от отца. Есть что-то… смутные картины, проблески… Но мой отец этим свойством обладал. Он-то и начал поиски того, что могло бы эту память пробудить. Ему не многое удалось найти. Но он обнаружил главное — не он один пытается отыскать разрозненных потомков изгнания.

— Площадь Розы…

— Верно. Тот, кто жил в Эрденоне, придумал это испытание для пробуждения памяти. Нехитро, недейственно. Мало приезжих минует площадь Розы. Медальон у всех на виду, но никто из чужих не понимает его значения. Зверь, как ты понимаешь, вовсе не лев, так же, как фигурка, лежащая в ларце, изображает вовсе не лису. Звери в том мире похожи на здешних, но не во всем подобны им. Так же, как мы, — похожи на людей, но…

— А надпись?

— Это тебе еще предстоит узнать. Одной из худших потерь изгнанников было то, что при переходе они теряли, вместе с наследственной памятью, свой родной язык. Ведь они его не выучивали, как люди, он был сразу заложен в их сознании.

— Как же они разговаривали? Хотя бы для начала — между собой?

— Им были известны другие языки. Выученные. И поскольку потеря памяти не была полной, это знание сохранилось. А потом они быстро изучили здешние наречия. Это тоже было им присуще. А после… кто-то из них, по меньшей мере двое, может, и больше, но уверен я в двоих, сумели вспомнить свою речь. И письменность. Здесь никто ничего подобного не видел, и подобные записи принимали за сложную тайнопись…

— Арнарсон?

— Да. Или вообще не признавали в ней письменности. Но записи изгнанников существуют, хотя большинства из них я не видел. Об этом я расскажу тебе после… Я назвал тебе одно из свойств, о которых ты спрашиваешь. Есть и другие. Изгнанники, а также их дети легче других выживают в этом мире.

— Как эрды.

— Ошибаешься. Эрды подвергали своих детей жестоким испытаниям, чтобы сделать их сильными. Изгнанники таковы от рождения. Они могут этого не осознавать, но они легче преодолевают опасности, лучше приспосабливаются к обстоятельствам. Потому что не привязаны к этому миру.

— Это вполне человеческое свойство. Не всех, но некоторых людей.

— Нет. Вспомни себя. Любой человек за те двадцать лет, что ты живешь без родителей, либо давно погиб бы, либо безумно озлобился на весь мир. Ты — нет. И не потому что ты добра. Этот мир обтекает тебя, не затрагивая, вы чужие, видите друг друга, но не соприкасаетесь…

— Когда топор палача ударил бы по моей шее, я бы еще как соприкоснулась с этим миром!..

— Не спорю. Даже такие, как мы, должны умирать. Но разве ты умерла бы так, как те, что толпились вокруг эшафота? Молясь? Плача? Выклянчивая спасение — на земле или на небе?